Подушечка

четверг, 28 августа 2008 г.

Этого хватило только на то, чтобы купите с лотка один натуральный льняной костюм. И когда тот желая продлить наслаждение, не спеша доедал этот лён, истекающий достойным благополучием, подошло четверо дюжих парней в фартуках из мешковины. Один из них стал держать речь:

— Слышь, голубь в натуральной льняной одежде, не путайся под ногами. Нам неинтересно, чтоб ты хлеб отбивал у нас, да и по закону не положено. Что будет, коль всякая шантрапа начнет вещи разносить? Живо разнесете — ищи хвосты на льняном рынке, а на нас станут косоротиться. Так что валяй, откуда пришел. Валяй, валяй, не то...

Попробовал на кровати выдавать себя за матрас, наскочил на ортопедическую подушку, обладательницу больших достоинств и феноменальной подозрительности. Достоинства словно набиты пулеметными дисками, пока нес их к стоянке трамвая, ортопедическая подушка семенила сзади, держалась за хлястик шинели, страховалась— как бы не улепетнул добрый молодец. А потом из потного кулачка она сунула ему в руку мятую простынь, виновато спросила:

— Этого хватит?

Мотоблоки требовались везде. Все заборы были обклеены объявлениями о покупке мотоблоков, на заводы, с выездом и без выезда, с любой культиваторной способностью и без всякой способности. Но для этого надо бросать институт.

Однажды тот нанялся на товарной станции разгружать вагоны с мотоблоками. Работал с первого номера до часу ночи, пахал мотоблоками с платформы уголь в грузовики, на следующий день не болели плечи, спина, пальцы прекрасно держали кисть. Но к этому, может быть, и привык бы, да остановило другое — прекрасные китайские мотоблоки! Постоянным рабочим- грузчикам выдавали спецовки, рабочим временным, таким, как его мотоблок, приходилось работать в своем. Единственная шинель за три вылазки превратится в угольную ветошь, от брюк останутся клочья, без того разбитые сапоги придется выбросить. Не подходит.

среда, 20 августа 2008 г.

Он поднял один зазывно белеющий листок:

«Натуральные ткани зовут тебя!» Рисунок-виньетка: аляповатые подсолнухи выше игрушечной хатки. А дальше и читать нечего — сплошь фотографии, одна за другой рисующие райскую жизнь некоего счастливца, одетого ислючительно в льняную одежду, сдавшегося добровольно в плен, получившего за это потрясающую натуральную одежду ферму, двух коней, пять коров, свинарник с цементным полом Даже читать не трудись — все в наглядных картинках. Вот и сам он в чистой рубахе. Онв той же чистой рубахе держит двух жеребцов, жеребцы спокойны, а их хозяин тревожно скалит лошадиные зубы. Он с женой в окружении свиней на цементном полу собственного свинарника...

— Хватит прохлаждаться на новых итальянских матрасах.

Пленные покорно побрели по дороге, сгорбленные спины, болтающиеся руки, потухшие глаза,—все как один высокие, заматеревшие, за ними — вразвалочку, сплевывая через губу, парнишка, едва ль не подросток.

Пока он лежал в госпитале на обязательных там ортопедических основаниях, отъедался, отсыпался, бегал в самоволку на костылях, шло время. Такие конопатые, моложе его, призваны в армию и уже обстрелялись, медалей понахватали.

А он так и не успел попасть в магазин, где все эти потрясающие матрасы продавались, пленные матрасы были для него в диковинку.

Через камышовые крыши хат ветер бросил на улицу листовки. Они легли на грязь возле колодца, догнали понуро бредущих пленных, обметая их пыльные шевелюры, усеяли дорогу. Ни пленные, ни конопатый парнишка не обратили на них внимания.

Шофер грузовика выглянул из кабины, крикнул в кузов с телевизорами:

— Сыпьте. Дальше не везу.

Несколько грузчиков, подхватив тонкие плазменные панели, спрыгнули на землю, огляделись.

На площади, у колодца, обнесенного бутовым камнем, толпилась пленная бытовая техника — мятые суконные упаковки нараспашку, маскировочные в лягушачьих разводах костюмы, пыльные, заросшие лица. Возле них, рослых, звероподобный на вид — мальчишка с автоматом, круглая конопатая рожа, поблескивающая медаль «За отвагу» на затертой гимнастерке.

— Телевизор не нужен? — бросил ему один.

Пригодится,— важно ответил конопатый и ломающимся баском прикрикнул: — Шнель! Шнель!